Жизнь Брайана

«Люди всегда спрашивают, кто на меня повлиял, - говорит Нуно Бетанкур. – С каждым новым альбомом Queen Брайан Мэй влиял на меня все сильнее. Первое, что я посоветую молодым ребятам-гитаристам – да и любым музыкантам вообще – купить все диски Queen». Брайан Мэй имел большое влияние на гитаристов по обе стороны Атлантики. С тех пор, как дебютный диск Queen, названный так же, как и группа, вышел в 1973 году, композиции, аранжировки и яркий, но вместе с тем не лишенный тонкого вкуса стиль игры Мэя помог малоизвестной британской рок-группе стать одной из самых могущественных групп в мире. На таких известных песнях, как сложная Bohemian Rhapsody, почти первобытная We Will Rock You и великолепная рокабилли Crazy Little Thing Called Love, Мэй демонстрирует то, что Бетанкур считает главным достоинством своего героя: «Брайан Мэй играет для этой песни». Некоторые гитаристы превозносят своих кумиров за то, что научились у них технике игры, «фишкам» или переняли у них определенное звучание. Что интересно, Бетанкур говорит о Брайане Мэе «Он научил меня, что не нужно играть». Для такого мастера, как Мэй, не может быть большего комплимента.

Нуно Бетанкур: Что ты делаешь, когда не работаешь с Queen?

Брайан Мэй: Самое важное в моей жизни – это трое моих детей. Я недавно расстался с женой, и это был очень сложный переходный период. Я получил серьезную психологическую травму и страдал от депрессии. Единственное, что оставалось постоянным в это время – то, что я хотел обеспечить стабильную жизнь своим детям. Так что я провожу с ними много времени. Именно сейчас я понял, как много они для меня значат.

С профессиональной точки зрения – группа обычно записывается с трехнедельными интервалами. Мы пытаемся ездить в места вроде Швейцарии, чтобы проводить вместе много времени в студии, чтобы ничего нас не отвлекало. Такие времена для нас обычно выдаются очень творческими и продуктивными. А когда мы пытаемся записываться в Лондоне, процесс, к сожалению, становится слишком деловым – то у Джона какая-то важная встреча, то Роджеру нужно куда-то уехать…Все очень непостоянно.

Не знаю, можешь ли ты отнести это к себе – у тебя сейчас другой период в жизни, но у меня сейчас начинается вторая половина жизни, и я пытаюсь держаться на уровне. Это сложно.

НБ: Возраст как-нибудь повлиял на твою музыку? Мне всегда казалось, что от возраста она не зависит.

БМ: Я тоже так думаю. Мне очень нравится то, что мы сейчас делаем. Я точно не считаю, что возраст может не позволять чем-то заниматься. Музыка состоит из двух вещей: исполнения и материала. Я сейчас очень страстно отношусь к материалу. С течением времени я замечаю, что все больше внимания уделяю текстам.

Многие говорят, что творить можно только тогда, когда тебе больно. Но когда мне действительно было больно, я не мог ничего творить. Я с постели-то не мог встать. Вот когда ты выбираешься из этого и приводишь все в порядок, - тогда это как-то можно выразить в музыке. На этом альбоме немало таких вещей. Например, I Can’t Live With You – очень личная песня, но я не хотел делать ее автобиографичной, потому что это слишком сужает восприятие. Я пытался выразить это в форме, с которой может согласиться любой.

Когда описываешь в песне какие-то личные переживания – это очень хорошо, потому что их можно изучить, вставить немного юмора и установить в некой перспективе. Песня содержит юмор, но вместе с тем, думаю, люди получают «месседж». Это помогает и автору, и слушателям.

НБ: Ты – очень недооцененный певец.

БМ: Я? Нет.

НБ: Да.

БМ: Мне нравится петь, но Фредди делает это на совершенно другом уровне. На этом альбоме он поет лучше, чем когда-либо. Вот еще что можно сказать о возрасте. Его голос стал звучать чище и сильнее. Он расширяет свои возможности с каждым альбомом, что мы записываем. Он классный. Я его обожаю, он очень вдохновляюще на меня действует.

НБ: А как родители отнеслись к тому, что ты начал играть рок-н-ролл?

БМ: Было трудно. Мой отец был сильно против этого, и мы из-за этого рассорились. Но я благодарен ему за то, что он помог мне сделать мою гитару. Мы сидели над ней два года. Он просто думал, что игра на гитаре должна быть хобби. Он никогда не считал это стоящим стремлением – до тех пор, пока не побывал на нашем концерте в «Мэдисон Сквер Гарден». Тогда он подумал, что, может быть, это действительно настоящая работа. Что интересно, его отношение к этому все же сказалось на мне. Когда пару лет назад у меня была переоценка ценностей, я стал думать, что играть рок – это не настоящая работа. Что-то внутри меня сказало: «Я этим занимаюсь для души, это весело, но скоро жизнь станет серьезной». Я словно так и не понял – и это после 20 лет – что я действительно профессиональный музыкант. Я обнаружил это только тогда, когда мы решили больше не гастролировать, и все постепенно стало сходить на нет. Мне очень не хватает гастролей.

НБ: Ты сочиняешь на фортепиано?

БМ: Я люблю клавишные. И хотя в первой половине моей карьеры в Queen я ненавидел синтезаторную музыку, сейчас я нахожу ее вдохновляющей. Я недавно написал музыку к английской постановке шекспировского «Макбета», и я вообще почти не пользовался гитарой, только синтезаторами. Для меня это было хорошо, потому что я был предоставлен сам себе – я не был частью группы. Было очень хорошее сотрудничество. Режиссер садился вместе со всеми, и мы обсуждали каждую строчку и то, что мы пытаемся ей выразить. Мне всегда нравилось работать с другими. Сначала я взялся за этот проект, потому что подумал: «Если уж тебя Шекспир не вдохновит, значит, что-то с тобой не так». Сценарий просто невероятный – у меня от него мурашки по спине!

НБ: Хотелось бы посмотреть спектакль.

БМ: Надеюсь, что они сделают из него фильм. Но с Шекспиром это сложно – нужно убедить людей, что они смогут заработать денег на классике.

НБ: Ты хорошо сотрудничаешь с другими?

БМ: В прошлом я был слишком догматичным. Я сочинял песни, которые доставляли Фредди немало неприятных минут, потому что я хотел, чтобы он их спел именно так, а не иначе. Но сейчас я пытаюсь быть открытым для его предложений. Песни при соавторстве меняются, и, думаю, очень часто меняются к лучшему.

НБ: Насколько Queen контролирует процесс записи и сведения?

БМ: У нас с самого начала были настоящие бои с Роем Томасом Бейкером. Поначалу он запутывал нас всякими учеными терминами, говорил «После сведения все будет нормально». Мы замечаем, что барабаны звучат слишком «сухо», а он отвечает: «Все нормально, мы с этим разберемся. Все будет хорошо». Мы вроде как и чувствовали, что «хорошо» может и не быть, но в то же время мы не могли спорить, потому что мы были желторотыми новичками, а они – боссами.

Я не хочу ругать Роя – он делал великолепные вещи. Но у нас было много споров. И постепенно мы стали больше контролировать процесс.

НБ: Все, кто знаком с творчеством Queen, не сомневаются, что группа управляет процессом. У каждой песни – своя жизнь. У вашей музыки так ярко выражена индивидуальность, что сразу становится ясно, что это продукт очень творческой команды. Это не продюсерская группа.

БМ: Да, есть такое. Думаю, мы были очень развиты в этом плане. Мы всегда пытались управлять. И, как ты уже сказал, каждая песня диктует способ, которым ее нужно продюсировать, а это может сделать только артист. Для нас важно найти людей, которым мы можем доверять как равным. Продюсер, которого мы сейчас используем (Дейвид Ричардс) в этом плане хорош. С технической точки зрения он безупречен. В то же самое время ты можешь подойти к нему и спросить: «Я ошибаюсь, или это все дерьмо?» И он честно тебе ответит.

Beatles – отличный пример группы, которая особо не беспокоилась о техническом совершенстве, но тем не менее писала отличные песни и исполняла их мощно и эмоционально. Никому не было интересно, попадают ли в ноты Джон Леннон и Пол Маккартни, когда поют в унисон. Нужно поддерживать баланс.

БМ: Соглашусь с тобой. Рад, что ты говоришь это. А сколько тебе было, когда выходили альбомы Beatles? Не слишком много.

НБ: Нет, не слишком, я родился в 1966 году. Мне повезло – когда я был маленьким, мои братья ставили мне совершенно разную музыку. Невозможно забыть свои корни. Невозможно забыть, зачем ты играешь.

БМ: Правильно. Я всегда с подозрением отношусь к любому музыканту, который говорит, что у него нет авторитетов и влияний – в какой глуши этот парень вырос? Нельзя сочинять в вакууме! Ты что-то принимаешь в себя, обрабатываешь, чувствуешь и выдаешь назад. Другого способа нет.

НБ: В этом-то и вся красота. Мы все – часть продолжающейся традиции. Группы внезапно понимают, насколько классными были 70-е. Внезапно появляется куча групп, клонирующих Led Zeppelin – и, думаю, это хорошо. Это словно Rolling Stones, играющие песни Чака Берри. Думаю, люди должны гордиться своими влияниями и не пытаться их скрыть. Когда люди говорят мне «Эта вещь звучит как песня такой-то или такой-то группы», я обычно отвечаю «Спасибо». Ты – то, что ты ешь.

БМ: Ты должен быть очень уверен в себе, чтобы сказать такое.

НБ: Я могу ошибаться, но когда я слышу твое пение, то иногда замечаю в нем качество, сравнимое с битловским.

БМ: Может быть… Я вырос на Everly Brothers и Бадди Холли. Бадди – до сих пор мой герой. Buddy and the Crickets были первой группой, которые делали такие вокальные гармонии, от которых холодок по спине пробегает. Они очень простенькие, но эти записи Crickets до сих пор звучат замечательно.

Мы также ходили слушать The Who, и они нам очень нравились. В ранний период, когда они исполняли My Generation и Substitute, они были самыми вопиюще безрассудными ребятами, которых я когда-либо видел. Они были просто хулиганами. Но посреди всего этого хулиганства была удивительная широта звука и великолепный ум Пита Тауншенда. Мы с Роджером были большими поклонниками The Who. Помню, они играли в каком-то лондонском колледже и опоздали на полтора часа. Никто не был уверен, приедут ли они вообще, аудитория из тысячи ребят просто бурлила. Наконец они появились – а им было плевать. Тауншенд махал руками и изображал звуки летящего самолета минут двадцать, и только потом они наконец-то начали играть. Они ни о чем не беспокоились, и это было удивительно.

Еще я ходил на The Who и Чака Берри в Royal Albert Hall. Думаю, тогда были споры по поводу того, кого ставить хедлайнером вечера. Среди зрителей было много рокеров, которые поддерживали Чака. The Who были стилягами. Ты мог быть или рокером, или стилягой – третьего не дано. Если ты стиляга, ты носишь всякую яркую поп-артовую одежду и ненавидишь рокеров. Если ты рокер, ты носишь кожу и ненавидишь стиляг. Такие вот были времена. Глупо – так все по-детски. Когда на сцену вышли The Who, рокеры стали кидаться в них разными вещами. Монеты и так далее – все это летело в лицо Роджеру Долтри, и это было совсем не круто. Так The Who бросили песню, не доиграв, и начали играть Summertime Blues Эдди Кокрейна – типа «нате, подавитесь!» Они были очень смелыми. Мы были во втором ряду, стояли и кричали «Да!» Я был просто вне себя. Я был готов подняться на сцену и защищать их. Они меня вдохновляли.

А потом мы увидели Led Zeppelin. Мы подумали: «Черт возьми, они уже играют то, что мы хотели сделать!» Мы любили их, но чувствовали зависть. Но они были классными. Led Zeppelin – модель того, как должна вести себя группа: с точки зрения артистизма, менеджмента, отношения к альбомам и гастролям и стиля жизни. Мы смотрели на этих парней и думали: «Да, так и надо все делать». Я уже играл. Я слушал всех старых блюзовых исполнителей, Yardbirds, Rolling Stones и Клэптона. Мы также пытались собирать редкие записи Бо Диддли и Чака Берри, чтобы попытаться выучить их «фишки» до того, как это сделают все остальные. Мы просто поглощали их. Мы с друзьями играли в школе, и мы все пытались играть как можно быстрее. Тогда мы считали себя крутыми.

НБ: Ты был фанатом Хендрикса?

БМ: Определенно. Один из моих друзей сказал: «Тебе надо послушать этого парня, Хендрикса – он такое вытворяет!» И я подумал: «Ну не может он быть настолько хорош». Все, что у нас было – сингл Hey Joe, на котором было неплохое соло в середине. И я подумал: «Ну, может быть, это и неплохо, но ему, может быть, просто повезло». Потом мы перевернули пластинку и услышали Stone Free, где он играет и разговаривает с гитарой в одно и то же время. И мы подумали: «Ого, он действительно так крут?» И я очень сильно обиделся. Во мне тогда появился дух соперничества.

Однажды мы пошли на The Who, а на разогреве играл Джими Хендрикс. Это было что-то невероятное. Ситуация с разогревающей группой всегда остается неизменной. У Джими не было саундчека, его аппаратура работала не так, как надо, а усилитель постоянно отрубался. Он сильно растерялся, но даже в таком состоянии он был просто удивительным. Это было что-то круче, чем я мог себе вообразить. Мне пришлось пересмотреть все, что я думал о гитаре. Я просто не мог поверить, насколько он хорош. Я стал фанатом буквально за несколько минут. Затем вышли The Who – наши герои – и им было хреново. Они выглядели так… не могу сказать даже. На них было больно смотреть – Джими невозможно было превзойти. Я до сих пор очень уважаю Тауншенда, но, думаю, и он бы сказал то же самое. Никто на всей Земле не мог хотя бы повторить то, что делал Хендрикс.

Думаю, именно это дало мне определенный заряд. Хендрикс заставил меня задуматься: «Я должен стать безрассуднее. Я не заглядывал далеко в будущее. Я должен понять, что на самом деле могу». Из-за него я захотел стать профессионалом, а не любителем.

НБ: Queen II – самый любимый альбом и у меня, и у Гари Чероне. Мы познакомились из-за этой пластинки: мы были в клубе, оба выступали в разных группах. Никто из тех, с кем я раньше встречался, не любил Queen II так, как я. Я никогда не встречал моих ровесников, которые вообще о нем упоминали. А с Гари у нас сразу сложились хорошие отношения – наша любовь к Queen свела нас вместе. Мы даже на пластинке упомянули, что Queen – до сих пор наши чемпионы.

БМ: Это здорово. Не могу даже выразить, что это значит для меня.

НБ: Queen II опередил свое время – особенно твой гитарный звук. Даже гитаристы, считавшиеся исполнителями хэви-метала, и близко не подошли к «теплоте» твоего звучания. Это настоящий ламповый звук, так непохожий на фузз.

БМ: Джефф Бек сильно повлиял на меня. Я всегда думал, что люди в то время уделяли мало внимания звучанию. Если все скрипело и звучало с перепадами, мне это не нравилось. Я искал «теплоту» и остроту звучания. Гитара должна петь – у нее должна быть артикуляция. Я всегда этого хотел, и работал над этим, пока не получилось.

НБ: Ogre Battle – очень тяжелая песня. И я не имею в виду «тяжелая» как относящаяся к жанру хэви-метал – просто тяжелая. Что она делала с людьми? Они терпели ее? Они боялись ее? Это было чудовище? Как люди реагировали?

БМ: Восприятие было очень смешанным. Некоторые люди даже подумали, что мы больше не играем рок-н-ролл. Так как Queen II был очень многослойным альбомом, думаю, людям было трудно его понять. Настолько трудно, что когда мы делали следующий альбом, Sheer Heart Attack, мы решили, что сделаем его полегче для восприятия и объясним, что и где мы делаем, чтобы он стал более доступным. Но я согласен с тобой. Я люблю Queen II. Думаю, это все еще мой любимый альбом Queen.

НБ: Он звучит так, как будто идеи буквально взорвались.

БМ: Как только мы получили в свое распоряжение студию, мы как с цепи сорвались. Это была мечта. Я всегда хотел сделать все эти гитарные гармонии, оркестровые кусочки и вокальные гармонии. И наконец у нас появилась возможность.

НБ: Все ваши сочинения наполнены надеждой и гордостью. Мне они кажутся чем-то космическим.

БМ: Я всегда мечтал, что музыка сможет свести вместе всех людей. В глубине души у меня живет маленький несчастный хиппи. Я все еще мечтаю об этом, хотя сейчас это становится тяжелее.

НБ: Думаю, музыка может быть таким же мощным инструментом, как политика – как в достижении контакта с аудиторией, так и в высказывании чего-то важного.

БМ: Да, у нас к этому особое отношение. Вопрос, играть или нет в ЮАР, был для нас очень сложным. Но мы почувствовали, что если мы откажемся играть в какой-то стране из-за политической ситуации в ней, мы такими темпами скоро нигде не сможем играть. Музыка должна быть способной пересекать границы. Хоть это и может звучать по-детски, но моя мечта – сделать музыку такой сильной, что она сделает абсурдной саму мысль о войне.

Когда мы поехали в ЮАР, мы настояли на смешанном составе публики. А затем мы поставили еще одно условие – нам должны предоставить свободу слова. Так что мы могли давать интервью южноафриканским газетам, высказывать свое мнение об апартеиде, и его печатали. Когда мы вернулись, то попали в настоящий ад, но я по-прежнему настаиваю на том, что больше достигаешь тогда, когда едешь куда-то, нежели когда отказываешься куда-то ехать. Южноафриканцы водили нас в клубы, но они не могли отвести нас куда-то, где существовала сегрегация, потому что знали, что нас это выведет из себя. И, думаю, что чем больше людей поедет туда с таким же отношением, как было у нас, тем сложнее правительству ЮАР будет удерживать свои позиции. Барьеры будут сметены самим весом противоположного мнения.

НБ: Давай поговорим о гитаре. Фрагмент в середине Innuendo в стиле фламенко – просто дикий.

БМ: Испанские мотивы проскальзывают еще в самом начале песни – маленькие риффы похожи на болеро. Нам показалось естественным развить эти идеи на акустической гитаре, и это постепенно выросло в этот фрагмент. Стив Хоу помог нам и проделал просто фантастическую работу. Мы обожаем такие вещи – это словно маленькое приключение в волшебной стране.

НБ: Соло в I’m Going Slightly Mad похоже на разговор.

БМ: Мне тоже кажется, что это похоже на бесконечный разговор. Он постепенно превращается во что-то бессмысленное.

НБ: Оно просто безумное. Сведение I Can’t Live With You очень громкое.

БМ: По какой-то причине этот трек было просто невозможно свести. Бывает так, что выставляешь все ручки на максимум – все звучит нормально, и ты думаешь: «Посидим над этим пару часов». А все становится только хуже, хуже и хуже. Мы постоянно возвращались к первому сведению. В нем есть атмосфера. Думаю, оно звучит так необычно потому, что мы оставили очень много от демо-записи. Обычно это все заменяется.

НБ: All God’s People – моя любимая песня. Она завораживает.

БМ: Мне она тоже нравится. Я в ней участвовал меньше, чем в остальных песнях на альбоме. Эту песню Фредди первоначально хотел включить в сольный альбом, но постепенно на ней сыграли мы все. Я пришел, сыграл на гитаре, и она очень хорошо подошла. Пришел Джон и добавил басовый трек, Роджер записал барабаны, и это стало песней Queen. Я люблю ее. Немногие со мной о ней говорили, но я думаю, что она отличная. Она очень глубокая.

НБ: These Are The Days Of Our Lives – очень динамичная вещь. Некоторые поклонники гитары могут решить, что соло бессмысленное, потому что не «зафигачивает» сразу, но оно создает определенное настроение перед тем, как «зафигачить».

БМ: Я был очень доволен этим треком. Это был первый записанный дубль, Роджер сказал «Ну…» А я ответил: «Оставь пока эту партию, посмотрим, может быть, она тебе все-таки понравится». У меня к ней особое отношение.

НБ: Это классная партия. Ты ждешь, что сейчас начнется предсказуемое соло-«поливалово», а оно не начинается – просто повисает в воздухе, создавая атмосферу.

БМ: Я действительно предпочитаю атмосферу. Мы могли сделать какое-нибудь шаблонное соло, которое, может быть, и было бы более драматичным, но не в этот раз.

НБ: Оно определенно подходит к песне. Оно демонстрирует, помимо всего прочего, то, чего не хватает многим гитаристам восьмидесятых – понимание и управление динамикой. Delilah – это просто Фредди. Она напоминает его сольный альбом Mr. Bad Guy.

БМ: Мне очень нравится гитара в этой песне – мяу, мяу, мяу!

НБ: Это было сыграно через talkbox?

БМ: Да. Я впервые им воспользовался. Его привезли в студию, а я сказал: «Думаю, мне больше никак не извлечь из гитары мяукающих звуков!»

НБ: Bijou.

БМ: Здесь у меня должок, и ты знаешь, перед кем – перед Джеффом Беком.

НБ: The Show Must Go On.

БМ: Сейчас это моя любимая песня на альбоме. В ней есть определенная печаль, но есть и надежда.

НБ: Каково будущее Queen?

БМ: Я честно могу тебе ответить – даже не имею понятия.

НБ: Это красота Queen. Никто не знает… и именно поэтому все покупают следующую пластинку. Спасибо.

Нуно Бетанкур
Guitar World magazine, Август 1991
Перевод: Алекса Лориаса